Рассказы ко Дню Победы для детей.
Владимир Беляев
О блокадном Ленинграде.
Алѐша, его мама и папа жили в Ленинграде. В тот жаркий летний день они все
вместе пришли в зоопарк. Алѐша ел мороженное и ходил от клетки к клетке,
рассматривая слонов, жирафов, обезьян... Вдруг по радио объявили:
«Началась война». С этой минуты изменилась жизнь каждого человека.
Папа Алѐши работал водителем и вскоре ушел на фронт воевать с фашистами.
Он стал танкистом.
Через 2 месяца после начала войны немцы окружили город Ленинград. Они
хотели, чтобы ленинградцы сдались, и каждый день бомбили город. Вскоре в
магазинах совсем не осталось еды. Начался голод, а с наступлением зимы еще
и холод. Но истощенные люди всѐ равно продолжали работать. Мама Алѐши
целыми днями стояла у станка на заводе, изготавливая пули, снаряды и бомбы.
Алѐша ходил в детский сад. Там детей кормили жидкими кашами на воде и
супами, в которых плавали несколько кусочков картошки. Когда начиналась
бомбежка, детей уводили в темный подвал. Дети сидели, тесно прижавшись
друг к другу, и слушали, как наверху ухают бомбы.
Ленинградцы в день получали маленький кусочек хлеб. За водой ходили к реке
и от туда таскали тяжелые, полные воды ведра. Чтобы согреться, топили печки
и сжигали в них книжки, стулья, старую обувь, тряпки.
Почти три года провели люди в блокадном Ленинграде. Но не сдались!
Алѐша сейчас уже старый человек – Алексей Николаевич. И каждый день он
приходит к памятнику Победы, чтобы поклониться тем, кто погиб во время
войны.
Лев Кассиль. О мальчике Тишке и отряде немцев.
У мальчика Тишки была большая семья: мама, папа и три старших брата.
Деревня, в которой они жили, располагалась недалеко от границы. Когда
немецкие солдаты напали на нашу страну, Тишке было всего 10 лет.
На второй день войны немцы уже ворвались в их деревню. Они выбрали самых
крепких мужчин и женщин и отправили их к себе в Германию на работы.
Среди них была и мама Тишки. А сами пошли дальше – завоевывать наши
земли. Папа Тишки, его братья, Тишка и другие мужчины деревни ушли в лес
и стали партизанами.
Почти каждый партизаны то подрывали немецкие поезда, то перерезали
телефонные провода, то раздобывали важные документы, то захватывали в
плен немецкого офицера, то выгоняли из деревни немцев.
А для Тишки тоже была работа. Он ходил по деревням и высматривал, сколько
у немцев пушек, танков и солдат. Потом возвращался обратно в лес и
докладывал командиру. Однажды в одной из деревень Тишку поймали два
немецких солдата. Тишка сказал, что идет к бабушке, но немцы ему не
поверили: «Ты знаешь, где партизаны! Отведи нас к ним!».
Тишка согласился и повел за собой большой немецкий отряд. Только шел он
не к партизанам, а совершенно в противоположную сторону, к огромному
топкому болоту. Болото было покрыто снегом и казалось огромным полем.
Тишка шѐл через болото только по одной ему известной невидимой тропинке.
Немцы же, следовавшие за ним, проваливались в темную жижу. Так один
мальчик уничтожил весь немецкий отряд.
Михаил Прудников. Особое задание.
Задание было необычным. Называлось оно особым. Командир бригады
морских пехотинцев полковник Горпищенко так и сказал:
— Задание необычное. Особое.
. — Потом переспросил: — Понятно?
— Понятно, товарищ полковник, — ответил старшина-пехотинец — старший
над группой разведчиков.
Был он вызван к полковнику один. Вернулся к своим товарищам. Выбрал в
помощь двоих, сказал:
— Собирайтесь. Задание выпало нам особое.
Однако что за особое, пока старшина не говорил.
Дело было под новый, 1942 год. Ясно разведчикам: в такую-то ночь, конечно,
задание сверхособое. Идут разведчики за старшиной, переговариваются:
— Может, налѐт на фашистский штаб?
— Бери выше, — улыбается старшина.
— Может, в плен генерала схватим?
— Выше, выше, — смеѐтся старший.
Переправились ночью разведчики на территорию, занятую фашистами,
продвинулись вглубь. Идут осторожно, крадучись.
Опять разведчики:
— Может, мост, как партизаны, идѐм взрывать?
— Может, на фашистском аэродроме произведѐм диверсию?
Смотрят на старшего. Улыбается старший.
Ночь. Темнота. Немота. Глухота. Идут в фашистском тылу разведчики.
Спускались с кручи. На гору лезли. Вступили в сосновый лес. Крымские сосны
вцепились в камни. Запахло приятно хвоей. Детство солдаты вспомнили.
Подошѐл старшина к одной из сосенок. Обошѐл, посмотрел, даже ветви рукой
пощупал.
— Хороша?
— Хороша, — говорят разведчики.
Увидел рядом другую.
— Эта лучше?
— Сдаѐтся, лучше, — кивнули разведчики.
— Пушиста?
— Пушиста.
— Стройна?
— Стройна!
— Что же — к делу, — сказал старшина. Достал топор и срубил сосенку. —
Вот и всѐ, — произнѐс старшина. Взвалил сосенку себе на плечи. — Вот и
управились мы с заданием.
— Вот те и на, — вырвалось у разведчиков. На следующий день разведчики
были отпущены в город, на новогоднюю ѐлку к детям в детский дошкольный
подземный сад.
Стояла сосенка. Стройна. Пушиста. Висят на сосенке шары, гирлянды,
разноцветные фонарики горят.
Вы спросите: почему же сосна, не ѐлка? Не растут в тех широтах ѐлки. Да и
для того, чтобы сосенку добыть, надо было к фашистам в тылы пробраться.
Не только здесь, но и в других местах Севастополя зажглись в тот нелѐгкий
год для детей новогодние ѐлки.
Видать, не только в бригаде морских пехотинцев у полковника Горпищенко,
но и в других частях задание для разведчиков в ту предновогоднюю ночь было
особым.
Сергей Алексеев. Выходное платье.
Было это ещѐ до начала войны с фашистами. Кате Извековой подарили
родители новое платье. Платье нарядное, шѐлковое, выходное.
Не успела Катя обновить подарок. Грянула война. Осталось платье висеть в
шкафу. Думала Катя: завершится война, вот и наденет она своѐ выходное
платье.
Фашистские самолѐты не переставая бомбили с воздуха Севастополь. Под
землю, в скалы ушѐл Севастополь.
Военные склады, штабы, школы, детские сады, госпитали, ремонтные
мастерские, даже кинотеатр, даже парикмахерские — всѐ это врезалось в
камни, в горы.
Под землѐй организовали севастопольцы и два военных завода.
На одном из них и стала работать Катя Извекова. Завод выпускал миномѐты,
мины, гранаты. Затем начал осваивать производство авиационных бомб для
севастопольских лѐтчиков.
Всѐ нашлось в Севастополе для такого производства: и взрывчатка, и металл
для корпуса, даже нашлись взрыватели. Нет лишь одного. Порох, с помощью
которого подрывались бомбы, должен был засыпаться в мешочки, сшитые из
натурального шѐлка.
Стали разыскивать шѐлк для мешочков. Обратились на различные склады.
На один:
— Нет натурального шѐлка.
На второй:
— Нет натурального шѐлка.
Ходили на третий, четвѐртый, пятый.
Нет нигде натурального шѐлка.
И вдруг... Является Катя. Спрашивают у Кати:
— Ну что — нашла?
— Нашла, — отвечает Катя.
Верно, в руках у девушки свѐрток.
Развернули Катин свѐрток. Смотрят: в свѐртке — платье. То самое. Выходное.
Из натурального шѐлка.
— Вот так Катя!
— Спасибо, Катя!
Разрезали на заводе Катино платье. Сшили мешочки. Засыпали порох.
Вложили мешочки в бомбы. Отправили бомбы к лѐтчикам на аэродром.
Вслед за Катей и другие работницы принесли на завод свои выходные платья.
Нет теперь перебоев в работе завода. За бомбой готова бомба.
Поднимаются лѐтчики в небо. Точно бомбы ложатся в цель.
Валентина Осеева
Андрейка.
Андрейке двенадцать лет. Он такой важный в своем рабочем костюме
ремесленника. В его черных глазах горячая готовность на любые дела, на
любой подвиг. Но таким Андрейка сделался не сразу. Над Андрейкой прошла
война, и это большое событие в его маленькой жизни сделало его взрослее.
Когда мальчику было семь лет, все рассказы о войне казались ему далекими и
страшными сказками, а жизнь была веселая. С утра убегал Андрейка с
соседскими ребятишками на речку, купался и валялся в горячем песке на
берегу и только тогда возвращался домой, когда раздавался звучный голос
старшего брата Антона:
- Ау! Андрейка! Встряхивая мокрой головой, он мчался на зов.
Он радовался, что мать и брат уже дома, что на столе стоит миска горячего
картофеля с мясом, что скоро наступят теплые летние сумерки. Мать сядет на
крылечко, Андрейка примостится сбоку, а Антон приляжет на траву и будет
рассказывать о своих товарищах, о работе, о новых заводских машинах и о
своем станке, который он называл "сердечным другом". Андрейка видел этот
станок. Как-то раз Антон взял с собой братишку на завод и показал ему свой
цех. На заводе Андрейке все понравилось: и блестящий станок Антона, и
широкие светлые окна цеха, и взрослые рабочие, которые спрашивали у
Антона совета и слушались его. А с Андрейкой шутили, приглашая его вместе
работать. Андрейка смущался, а Антон серьезно отвечал:
- Шутки шутками, а лет через пяток будет он мне помощником! В это
воскресенье Антон с утра взялся за починку забора. Он принес из сарая целую
охапку досок и начал их обстругивать. Андрейка стоял и смотрел, как из-под
рубанка желтыми завитушками падают на траву стружки и доска делается
гладкой, новой, светлой. "Эк ему все удается!" - думает Андрейка, с завистью
поглядывая на брата. А брат, посвистывая, ловко перебрасывал с руки на руку
дощечку, крепко упирал ее одним концом в станок и легко проводил по ней
рубанком, отбрасывал стружки. Один раз он дал братишке рубанок. Андрейка
покраснел от удовольствия и, чтобы не осрамиться перед братом, изо всех
своих силенок врезал рубанок в доску.
- Заехал сгоряча, - спокойно сказал Антон. - Полегонечку надо - это не дрова
рубить! Андрейка попробовал еще. Стружка у него завилась тоненькая, как
мышиный хвостик.
- Не могу, - сказал он со вздохом.
- Пробуй, пробуй! - закричал Антон. - "Не могу" - такого слова нет, такого
слова даже грудной ребенок не скажет!
- А какое слово грудной ребенок скажет? - спросила мать. Андрейка хмыкнул
от удовольствия и лукаво посмотрел на брата.
- Какое слово? - переспросил Антон, поглаживая рукой доску.
- Очень простое: "Агу. Вырасту - смогу".
Мать засмеялась. Вдруг калитка громко хлопнула. По дорожке бежали
товарищи Антона - Сергей и Борис. За ними, прихрамывая, торопился сын
соседа Алексей. Все трое, размахивая руками, кричали:
- Включи радио, Антон! Антон бросил на станок рубанок и побежал на
террасу. Мать поспешно вытерла мокрые руки, поправила платок и присела на
кончик стула. Андрейка первый вскарабкался на табуретку и включил радио.
"Граждане и гражданки Советского Союза...". Андрейка затаил дыхание и
переводил глаза с брата на мать, с матери на товарищей Антона. Все слушали
молча, не шевелясь.
Но на всех лицах Андрейка вдруг увидел какое-то одинаково суровое,
незнакомое ему выражение. Антон стоял, выпрямившись, как будто принимал
боевой приказ.
* * *
Через два дня Антон уехал. Вечером перед отъездом он долго сидел с матерью
на крылечке. Андрейка боком жался к нему. Брат тихонько гладил кудрявый
чубик Андрейкиных волос и говорил:
- Было у матери два сына. Один с врагами дрался, а другой дома работал...
- Андрейка? - спрашивал братишка.
- Он, - серьезно отвечал Антон. - Бывало, ляжет спать пораньше, наберется за
ночь сил, подрастет маленько, а утром вскочит, щепок наколет, воды принесет,
в лавку сбегает, чай сварит...
Не шутил Антон. И у матери лицо было спокойное, строгое. Андрейка
тихонько заложил четыре пальца и пересчитал:
- Щепок наколет, воды принесет, в лавку сбегает, чай сварит...
- ...и всякие дела за Антона справит, - досказал старший брат. Андрейка
заложил пятый палец.
- Справлю, - деловито сказал он.
* * *
И правда, на другой день Андрейка поднялся рано. В кухне стояли пустые
ведра. Пока мать придет с работы, нужно все дела переделать. Как, бывало,
Антон. У того все быстро. Он большие ведра с водой сразу по два приносил.
Андрейке так не осилить: он берет в кухне большой чайник. Можно несколько
раз сходить. И Андрейка ходит. Он несет чайник в оттопыренной руке, чтобы
вода не проливалась на голые коленки, потом перекладывает его в другую
руку, потом тащит обеими руками, крепко прижимая к животу. Живот у него
весь мокрый, трусики прилипли к телу. Но ведра наполняются. Андрейка идет
в сарай. Посвистывая, как Антон, он размахивает маленьким топориком.
Сухие щепки колются легко. Андрейка собирает их в кучу и задумывается.
Потом, отложив два пальца на руке, вспоминает: в лавку за хлебом надо
сходить! На заборе, свесившись вниз головами, ребята давно кричат
Андрейке:
- Пошли на речку купаться!
- Не... - мотает головой Андрейка, - я после...
- Да пойдем: вода сейчас теплая, горячая...
- "Пойдем, пойдем"! - передразнивает их Андрейка. - Вам бы только бегать без
толку! Антон на фронте... Кто матери помогать будет?
- А у меня отец пошел, одна бабка дома, - озабоченно говорит Генька. Он
потихоньку отходит от забора и кричит Андрейке:
- Слышь! Не уходи без меня! Я сейчас!
Ребята давно ушли. Андрейка сидит на крылечке и ждет товарища. "Видно,
дело нашлось... - думает он. - Бабка у них старая, еще старее нашей матери".
Но стриженая голова Геньки уже торчит из кустов.
- Пошли!
Они пошли вдоль Андрейкиного забора, и вдруг Андрейка остановился он
увидел большую дыру. Это Антон не успел прибить новые доски. Они лежат
на траве, чисто выструганные. И гвозди в коробке стоят под станком.
- Кто же вам теперь забьет-то? - спрашивает Генька. Андрейка молча
перелезает через забор и бежит в дом. Генька со вздохом присаживается на
траву. Андрейка возвращается с молотком и поднимает с земли тонкую
дощечку.
- Держи, чтоб ровно было! Можешь? - спрашивает он товарища.
- Могу! - говорит Генька, деловито примеривая доску.
- Держи, а я буду гвозди вбивать.
Генька долго прилаживает доску. Гвозди выскакивают из рук Андрейки, и
молоток часто бьет невпопад. Но Генька терпеливо ждет, изо всех сил налегая
на доску.
- Эх, вода хорошая сейчас! Слышь, ребята плещутся? - говорит он, поглядывая
на солнце.
- Выкупаться успеем, - отвечает Андрейка. - А вот если у матери два сына и
один воюет, так другой дома должен работать!
Под вечер Андрейка стоит на зеленом пригорке. Мокрые волосы его блестят.
Прикрыв ладонью глаза, он смотрит на дорогу и, завидев мать, окликает ее:
- Ау, мама!
И кажется Андрейке, что голос у него стал совсем как у Антона, а сам он такой
же крепкий, сильный и высокий, как старший брат, и от этого на маленьком
подвижном лице его впервые появляется выражение готовности к подвигу.
Андрейка стоит посреди комнаты и таращит в темноту сонные глаза. Мать
молча сует ему какой-то узелок, торопливо гладит по голове и, крепко схватив
за руку, тащит в темные сени. Над домом что-то тяжело ухает; посуда жалобно
звенит на полках; тянущий за душу вой, прерываемый диким кошачьим
мяуканьем, несется из темноты. Андрейке страшно. Он цепляется за дверь.
- Не бойся... Не бойся... В убежище пойдем. Там все люди сейчас, там и
Генечка с бабушкой...
Мелкий озноб охватывает Андрейку во дворе. Мать обнимает его одной рукой,
и они бегут по темной улице, так крепко прижавшись друг к другу, что босые
ноги Андрейки, наскоро обутые в башмаки, попадают под ноги матери.
Страшное незнакомое небо разверзается над их головами:
крест-накрест перетянутое широкими белыми лентами, оно все время
двигается и в глубине его то далеко, то совсем близко слышно грозное гудение
моторов... Иногда тонкие зажженные свечи низко свисают над землей, и вслед
за ними в ушах у Андрейки что-то с грохотом лопается. Он цепляется за
колени матери, и они оба падают на землю...
- Ничего, сынок... Ничего, миленький... Это Антон фашистов бьет. Андрейка
чувствует, как у матери дрожат руки, но имя Антона сразу воскрешает перед
ним высокую, крепкую фигуру брата: на его широких плечах зеленая
гимнастерка, а в руке настоящая винтовка...
- Антон фашистов бьет! - растерянным шепотом повторяет он. Гордость и
восторг охватывают его, и теперь он сам бежит вперед, чтобы скорей
поделиться этой новостью с Генькой... И в темноте сквозь грохот рвущихся
снарядов, пригнувшись к земле, мать слышит его дрожащий голос:
- Ничего, ничего, мама... Это Антон фашистов бьет...
"Бомбоубежище" - новое слово для Андрейки. Но они с Генькой помогали
взрослым носить кирпичи и выбрасывать землю из огромной ямы. В местечке,
где живет Андрейка, нет настоящих бомбоубежищ, а то бомбоубежище,
которое наскоро рыли старики, женщины и дети, похоже на большую пещеру,
узкую и длинную, с земляными сиденьями по бокам.
Андрейка с матерью медленно спускаются по земляной лесенке вниз и с
трудом пробираются в узком проходе между сиденьями. В черной тьме
Андрейка чувствует только много чьих-то ног, крепко сдвинутых коленей,
слышит отрывистое дыхание и тяжелые вздохи женщин. В глубине плачет
грудной ребенок, и чей-то голос все время повторяет громким шепотом:
- Тише, граждане, тише! Спокойно, спокойно...
Андрейка хочет окликнуть Геньку. Но удар за ударом сотрясают землю; ктото из ребят начинает громко плакать; какая-то женщина протискивается к
выходу, ее не пускают. И снова страшный удар...
- Не допусти господи... - шепчет чей-то старушечий голос. И в ответ на него
из темноты кто-то насмешливо цедит сквозь зубы:
- Уже допустил твой господь.
Андрейка, затиснутый в угол, туго сжатый с обеих сторон людскими телами,
чувствует рядом мать. Она стоит, наклонившись над ним всем телом, и,
услышав низкое гуденье самолета, закрывает его собой. В полной тьме, как
под черным большим платком, сбились в кучу перепуганные дети, старики и
женщины. Непонятный тяжелый страх сковывает Андрейку, но он не может
удержать в себе свою торжествующую новость:
- Мама, скажи им: это Антон, это наши бьют фашистов!
Никто не отрывался от своих дел. Напротив, все люди работали с упорством и
ожесточением. Дела прибавилось у всех. Прибавилось и у Андрейки. Почти
все свое время мать проводила на заводе. Андрейка старательно прибирал
комнату, стоял в очереди за хлебом и варил супы. В супы он крошил все, что
имелось в хозяйстве, - они выходили густые и клейкие, но когда мать забегала
домой поесть, она покрывала стол чистой скатертью и, разлив по тарелкам
Андрейкин суп, говорила:
- Ишь ты! Вкуснота какая! Не суп, а кисель! Ложка стоит! И Андрейка, чтобы
угодить ей, старался вовсю. Размешивал в кружке муку с водой, делал густую
заправку и удивлялся, что когда мать сама варит суп, то у нее он получается
светлый и жидкий.
В бомбоубежище ходили теперь только старики и дети. Андрейка и Генька
решительно отказались сидеть во время воздушной тревоги под землей. У
ребят были свои важные дела, которые они выполняли с отчаянным усердием:
они тушили зажигательные бомбы. Все мальчики в поселке были заняты этим
делом. Они хватали бомбы тряпками, рукавицами и бросали их в воду или
засыпали песком. Пожаров не было. Один раз Андрейке и Геньке удалось
словить "живую" бомбу. Растопырив руки в старых брезентовых рукавицах,
они схватили ее и с торжеством швырнули в кадку с водой.
Андрейка, красный от натуги, со злыми блестящими глазами, сорвал рукавицу
и, подняв кулак, показал немецкому самолету кукиш:
- Вот тебе твои бомбы, видал?!
Тяжелые годы пронеслись над Андрейкой. Не раз стоял он над своим супом,
придумывая, что еще можно положить в кастрюлю для густоты. Не раз делили
они с матерью последний кусок хлеба и, не раздеваясь, ложились в холодную
постель. Не раз сжималось сердце мальчика, когда он смотрел на осунувшуюся
и постаревшую мать. Антон писал редко, и чем старше становился Андрейка,
тем больше понимал, какие страшные опасности окружают его брата.
Андрейка вытянулся и похудел. Но только один раз плакал он горькими
мальчишескими слезами.
В тот день мать пришла рано. Старые бутсы на ее ногах отяжелели от
приставшей к ним глины. Андрейка вытащил ее башмаки на двор и стал на
крыльце обмывать их в светлой луже. Мать отказалась от еды и легла.
Заунывный звук сирены заставил Андрейку поднять голову... И в тот же
момент страшный удар потряс землю, у Андрейки зазвенело в ушах. Он
покачнулся и упал...
А потом, как и в первую ночь бомбежки, они с матерью, спотыкаясь, бежали к
заводу. Туда бежали все с лопатами, кирками, не обращая внимания на
продолжающуюся бомбежку.
На бегу мать останавливалась и считала заводские трубы. Они были целы. А
между тем все уже знали, что бомба упала на завод.
- Правое крыло, видать... - задыхаясь, проговорила обогнавшая их соседка.
- Антонов цех! - крикнул кто-то из ребят. Андрейка пулей влетел в заводские
ворота. И там, где в широкие светлые окна был виден блестящий станок
Антона, лежала груда кирпичей и обломки железа. Не то пыль, не то дымок с
каким-то едким запахом шел от этих развалин. Андрейка громко, жалобно
заплакал:
- Не уберегли... Не оборонили...
Казалось ему, что он сам тоже виноват в том, что не уберег завод, и что,
вернувшись, Антон спросит его с укором:
- А где же станок мой, Андрейка?
И Андрейка бегал вокруг, громко плача и вытирая кулаком слезы. Черные от
копоти Люди толпились около развалин, звенели лопаты, с темных рабочих
лиц каплями бежал пот...
А Андрейка, злой, как волчонок, сжимая кулаки, грозился в тяжелое, нависшее
над его головой небо, покрытое вражескими самолетами. И как бы в ответ на
его детские слезы один из фашистских самолетов вдруг вспыхнул ярким
белым пламенем...
