День Победы

 

Рассказы ко Дню Победы для детей.

 Владимир Беляев О блокадном Ленинграде.

 Алѐша, его мама и папа жили в Ленинграде. В тот жаркий летний день они все вместе пришли в зоопарк. Алѐша ел мороженное и ходил от клетки к клетке, рассматривая слонов, жирафов, обезьян... Вдруг по радио объявили: «Началась война». С этой минуты изменилась жизнь каждого человека. Папа Алѐши работал водителем и вскоре ушел на фронт воевать с фашистами. Он стал танкистом. Через 2 месяца после начала войны немцы окружили город Ленинград. Они хотели, чтобы ленинградцы сдались, и каждый день бомбили город. Вскоре в магазинах совсем не осталось еды. Начался голод, а с наступлением зимы еще и холод. Но истощенные люди всѐ равно продолжали работать. Мама Алѐши целыми днями стояла у станка на заводе, изготавливая пули, снаряды и бомбы. Алѐша ходил в детский сад. Там детей кормили жидкими кашами на воде и супами, в которых плавали несколько кусочков картошки. Когда начиналась бомбежка, детей уводили в темный подвал. Дети сидели, тесно прижавшись друг к другу, и слушали, как наверху ухают бомбы. Ленинградцы в день получали маленький кусочек хлеб. За водой ходили к реке и от туда таскали тяжелые, полные воды ведра. Чтобы согреться, топили печки и сжигали в них книжки, стулья, старую обувь, тряпки. Почти три года провели люди в блокадном Ленинграде. Но не сдались! Алѐша сейчас уже старый человек – Алексей Николаевич. И каждый день он приходит к памятнику Победы, чтобы поклониться тем, кто погиб во время войны.

 Лев Кассиль. О мальчике Тишке и отряде немцев.

 У мальчика Тишки была большая семья: мама, папа и три старших брата. Деревня, в которой они жили, располагалась недалеко от границы. Когда немецкие солдаты напали на нашу страну, Тишке было всего 10 лет. На второй день войны немцы уже ворвались в их деревню. Они выбрали самых крепких мужчин и женщин и отправили их к себе в Германию на работы. Среди них была и мама Тишки. А сами пошли дальше – завоевывать наши земли. Папа Тишки, его братья, Тишка и другие мужчины деревни ушли в лес и стали партизанами. Почти каждый партизаны то подрывали немецкие поезда, то перерезали телефонные провода, то раздобывали важные документы, то захватывали в плен немецкого офицера, то выгоняли из деревни немцев. А для Тишки тоже была работа. Он ходил по деревням и высматривал, сколько у немцев пушек, танков и солдат. Потом возвращался обратно в лес и докладывал командиру. Однажды в одной из деревень Тишку поймали два немецких солдата. Тишка сказал, что идет к бабушке, но немцы ему не поверили: «Ты знаешь, где партизаны! Отведи нас к ним!». Тишка согласился и повел за собой большой немецкий отряд. Только шел он не к партизанам, а совершенно в противоположную сторону, к огромному топкому болоту. Болото было покрыто снегом и казалось огромным полем. Тишка шѐл через болото только по одной ему известной невидимой тропинке. Немцы же, следовавшие за ним, проваливались в темную жижу. Так один мальчик уничтожил весь немецкий отряд.

 Михаил Прудников. Особое задание.

 Задание было необычным. Называлось оно особым. Командир бригады морских пехотинцев полковник Горпищенко так и сказал: — Задание необычное. Особое.

. — Потом переспросил: — Понятно?

 — Понятно, товарищ полковник, — ответил старшина-пехотинец — старший над группой разведчиков. Был он вызван к полковнику один. Вернулся к своим товарищам. Выбрал в помощь двоих, сказал: — Собирайтесь. Задание выпало нам особое. Однако что за особое, пока старшина не говорил. Дело было под новый, 1942 год. Ясно разведчикам: в такую-то ночь, конечно, задание сверхособое. Идут разведчики за старшиной, переговариваются: — Может, налѐт на фашистский штаб? — Бери выше, — улыбается старшина. — Может, в плен генерала схватим? — Выше, выше, — смеѐтся старший. Переправились ночью разведчики на территорию, занятую фашистами, продвинулись вглубь. Идут осторожно, крадучись. Опять разведчики: — Может, мост, как партизаны, идѐм взрывать? — Может, на фашистском аэродроме произведѐм диверсию? Смотрят на старшего. Улыбается старший. Ночь. Темнота. Немота. Глухота. Идут в фашистском тылу разведчики. Спускались с кручи. На гору лезли. Вступили в сосновый лес. Крымские сосны вцепились в камни. Запахло приятно хвоей. Детство солдаты вспомнили. Подошѐл старшина к одной из сосенок. Обошѐл, посмотрел, даже ветви рукой пощупал. — Хороша? — Хороша, — говорят разведчики. Увидел рядом другую. — Эта лучше? — Сдаѐтся, лучше, — кивнули разведчики. — Пушиста? — Пушиста. — Стройна? — Стройна! — Что же — к делу, — сказал старшина. Достал топор и срубил сосенку. — Вот и всѐ, — произнѐс старшина. Взвалил сосенку себе на плечи. — Вот и управились мы с заданием. — Вот те и на, — вырвалось у разведчиков. На следующий день разведчики были отпущены в город, на новогоднюю ѐлку к детям в детский дошкольный подземный сад. Стояла сосенка. Стройна. Пушиста. Висят на сосенке шары, гирлянды, разноцветные фонарики горят. Вы спросите: почему же сосна, не ѐлка? Не растут в тех широтах ѐлки. Да и для того, чтобы сосенку добыть, надо было к фашистам в тылы пробраться. Не только здесь, но и в других местах Севастополя зажглись в тот нелѐгкий год для детей новогодние ѐлки. Видать, не только в бригаде морских пехотинцев у полковника Горпищенко, но и в других частях задание для разведчиков в ту предновогоднюю ночь было особым.

 Сергей Алексеев. Выходное платье.

 Было это ещѐ до начала войны с фашистами. Кате Извековой подарили родители новое платье. Платье нарядное, шѐлковое, выходное. Не успела Катя обновить подарок. Грянула война. Осталось платье висеть в шкафу. Думала Катя: завершится война, вот и наденет она своѐ выходное платье. Фашистские самолѐты не переставая бомбили с воздуха Севастополь. Под землю, в скалы ушѐл Севастополь. Военные склады, штабы, школы, детские сады, госпитали, ремонтные мастерские, даже кинотеатр, даже парикмахерские — всѐ это врезалось в камни, в горы. Под землѐй организовали севастопольцы и два военных завода. На одном из них и стала работать Катя Извекова. Завод выпускал миномѐты, мины, гранаты. Затем начал осваивать производство авиационных бомб для севастопольских лѐтчиков. Всѐ нашлось в Севастополе для такого производства: и взрывчатка, и металл для корпуса, даже нашлись взрыватели. Нет лишь одного. Порох, с помощью которого подрывались бомбы, должен был засыпаться в мешочки, сшитые из натурального шѐлка. Стали разыскивать шѐлк для мешочков. Обратились на различные склады. На один: — Нет натурального шѐлка. На второй: — Нет натурального шѐлка. Ходили на третий, четвѐртый, пятый. Нет нигде натурального шѐлка. И вдруг... Является Катя. Спрашивают у Кати: — Ну что — нашла? — Нашла, — отвечает Катя. Верно, в руках у девушки свѐрток. Развернули Катин свѐрток. Смотрят: в свѐртке — платье. То самое. Выходное. Из натурального шѐлка. — Вот так Катя! — Спасибо, Катя! Разрезали на заводе Катино платье. Сшили мешочки. Засыпали порох. Вложили мешочки в бомбы. Отправили бомбы к лѐтчикам на аэродром. Вслед за Катей и другие работницы принесли на завод свои выходные платья. Нет теперь перебоев в работе завода. За бомбой готова бомба. Поднимаются лѐтчики в небо. Точно бомбы ложатся в цель.

 Валентина Осеева Андрейка. 

Андрейке двенадцать лет. Он такой важный в своем рабочем костюме ремесленника. В его черных глазах горячая готовность на любые дела, на любой подвиг. Но таким Андрейка сделался не сразу. Над Андрейкой прошла война, и это большое событие в его маленькой жизни сделало его взрослее. Когда мальчику было семь лет, все рассказы о войне казались ему далекими и страшными сказками, а жизнь была веселая. С утра убегал Андрейка с соседскими ребятишками на речку, купался и валялся в горячем песке на берегу и только тогда возвращался домой, когда раздавался звучный голос старшего брата Антона: - Ау! Андрейка! Встряхивая мокрой головой, он мчался на зов. Он радовался, что мать и брат уже дома, что на столе стоит миска горячего картофеля с мясом, что скоро наступят теплые летние сумерки. Мать сядет на крылечко, Андрейка примостится сбоку, а Антон приляжет на траву и будет рассказывать о своих товарищах, о работе, о новых заводских машинах и о своем станке, который он называл "сердечным другом". Андрейка видел этот станок. Как-то раз Антон взял с собой братишку на завод и показал ему свой цех. На заводе Андрейке все понравилось: и блестящий станок Антона, и широкие светлые окна цеха, и взрослые рабочие, которые спрашивали у Антона совета и слушались его. А с Андрейкой шутили, приглашая его вместе работать. Андрейка смущался, а Антон серьезно отвечал: - Шутки шутками, а лет через пяток будет он мне помощником! В это воскресенье Антон с утра взялся за починку забора. Он принес из сарая целую охапку досок и начал их обстругивать. Андрейка стоял и смотрел, как из-под рубанка желтыми завитушками падают на траву стружки и доска делается гладкой, новой, светлой. "Эк ему все удается!" - думает Андрейка, с завистью поглядывая на брата. А брат, посвистывая, ловко перебрасывал с руки на руку дощечку, крепко упирал ее одним концом в станок и легко проводил по ней рубанком, отбрасывал стружки. Один раз он дал братишке рубанок. Андрейка покраснел от удовольствия и, чтобы не осрамиться перед братом, изо всех своих силенок врезал рубанок в доску. - Заехал сгоряча, - спокойно сказал Антон. - Полегонечку надо - это не дрова рубить! Андрейка попробовал еще. Стружка у него завилась тоненькая, как мышиный хвостик. - Не могу, - сказал он со вздохом. - Пробуй, пробуй! - закричал Антон. - "Не могу" - такого слова нет, такого слова даже грудной ребенок не скажет! - А какое слово грудной ребенок скажет? - спросила мать. Андрейка хмыкнул от удовольствия и лукаво посмотрел на брата. - Какое слово? - переспросил Антон, поглаживая рукой доску. - Очень простое: "Агу. Вырасту - смогу". Мать засмеялась. Вдруг калитка громко хлопнула. По дорожке бежали товарищи Антона - Сергей и Борис. За ними, прихрамывая, торопился сын соседа Алексей. Все трое, размахивая руками, кричали: - Включи радио, Антон! Антон бросил на станок рубанок и побежал на террасу. Мать поспешно вытерла мокрые руки, поправила платок и присела на кончик стула. Андрейка первый вскарабкался на табуретку и включил радио. "Граждане и гражданки Советского Союза...". Андрейка затаил дыхание и переводил глаза с брата на мать, с матери на товарищей Антона. Все слушали молча, не шевелясь. Но на всех лицах Андрейка вдруг увидел какое-то одинаково суровое, незнакомое ему выражение. Антон стоял, выпрямившись, как будто принимал боевой приказ. 

* * * Через два дня Антон уехал. Вечером перед отъездом он долго сидел с матерью на крылечке. Андрейка боком жался к нему. Брат тихонько гладил кудрявый чубик Андрейкиных волос и говорил: - Было у матери два сына. Один с врагами дрался, а другой дома работал... - Андрейка? - спрашивал братишка. - Он, - серьезно отвечал Антон. - Бывало, ляжет спать пораньше, наберется за ночь сил, подрастет маленько, а утром вскочит, щепок наколет, воды принесет, в лавку сбегает, чай сварит... Не шутил Антон. И у матери лицо было спокойное, строгое. Андрейка тихонько заложил четыре пальца и пересчитал: - Щепок наколет, воды принесет, в лавку сбегает, чай сварит... - ...и всякие дела за Антона справит, - досказал старший брат. Андрейка заложил пятый палец. - Справлю, - деловито сказал он.

 * * * И правда, на другой день Андрейка поднялся рано. В кухне стояли пустые ведра. Пока мать придет с работы, нужно все дела переделать. Как, бывало, Антон. У того все быстро. Он большие ведра с водой сразу по два приносил. Андрейке так не осилить: он берет в кухне большой чайник. Можно несколько раз сходить. И Андрейка ходит. Он несет чайник в оттопыренной руке, чтобы вода не проливалась на голые коленки, потом перекладывает его в другую руку, потом тащит обеими руками, крепко прижимая к животу. Живот у него весь мокрый, трусики прилипли к телу. Но ведра наполняются. Андрейка идет в сарай. Посвистывая, как Антон, он размахивает маленьким топориком. Сухие щепки колются легко. Андрейка собирает их в кучу и задумывается. Потом, отложив два пальца на руке, вспоминает: в лавку за хлебом надо сходить! На заборе, свесившись вниз головами, ребята давно кричат Андрейке: - Пошли на речку купаться! - Не... - мотает головой Андрейка, - я после... - Да пойдем: вода сейчас теплая, горячая... - "Пойдем, пойдем"! - передразнивает их Андрейка. - Вам бы только бегать без толку! Антон на фронте... Кто матери помогать будет? - А у меня отец пошел, одна бабка дома, - озабоченно говорит Генька. Он потихоньку отходит от забора и кричит Андрейке: - Слышь! Не уходи без меня! Я сейчас! Ребята давно ушли. Андрейка сидит на крылечке и ждет товарища. "Видно, дело нашлось... - думает он. - Бабка у них старая, еще старее нашей матери". Но стриженая голова Геньки уже торчит из кустов. - Пошли! Они пошли вдоль Андрейкиного забора, и вдруг Андрейка остановился он увидел большую дыру. Это Антон не успел прибить новые доски. Они лежат на траве, чисто выструганные. И гвозди в коробке стоят под станком. - Кто же вам теперь забьет-то? - спрашивает Генька. Андрейка молча перелезает через забор и бежит в дом. Генька со вздохом присаживается на траву. Андрейка возвращается с молотком и поднимает с земли тонкую дощечку. - Держи, чтоб ровно было! Можешь? - спрашивает он товарища. - Могу! - говорит Генька, деловито примеривая доску. - Держи, а я буду гвозди вбивать. Генька долго прилаживает доску. Гвозди выскакивают из рук Андрейки, и молоток часто бьет невпопад. Но Генька терпеливо ждет, изо всех сил налегая на доску. - Эх, вода хорошая сейчас! Слышь, ребята плещутся? - говорит он, поглядывая на солнце. - Выкупаться успеем, - отвечает Андрейка. - А вот если у матери два сына и один воюет, так другой дома должен работать! Под вечер Андрейка стоит на зеленом пригорке. Мокрые волосы его блестят. Прикрыв ладонью глаза, он смотрит на дорогу и, завидев мать, окликает ее: - Ау, мама! И кажется Андрейке, что голос у него стал совсем как у Антона, а сам он такой же крепкий, сильный и высокий, как старший брат, и от этого на маленьком подвижном лице его впервые появляется выражение готовности к подвигу. Андрейка стоит посреди комнаты и таращит в темноту сонные глаза. Мать молча сует ему какой-то узелок, торопливо гладит по голове и, крепко схватив за руку, тащит в темные сени. Над домом что-то тяжело ухает; посуда жалобно звенит на полках; тянущий за душу вой, прерываемый диким кошачьим мяуканьем, несется из темноты. Андрейке страшно. Он цепляется за дверь. - Не бойся... Не бойся... В убежище пойдем. Там все люди сейчас, там и Генечка с бабушкой... Мелкий озноб охватывает Андрейку во дворе. Мать обнимает его одной рукой, и они бегут по темной улице, так крепко прижавшись друг к другу, что босые ноги Андрейки, наскоро обутые в башмаки, попадают под ноги матери. Страшное незнакомое небо разверзается над их головами: крест-накрест перетянутое широкими белыми лентами, оно все время двигается и в глубине его то далеко, то совсем близко слышно грозное гудение моторов... Иногда тонкие зажженные свечи низко свисают над землей, и вслед за ними в ушах у Андрейки что-то с грохотом лопается. Он цепляется за колени матери, и они оба падают на землю... - Ничего, сынок... Ничего, миленький... Это Антон фашистов бьет. Андрейка чувствует, как у матери дрожат руки, но имя Антона сразу воскрешает перед ним высокую, крепкую фигуру брата: на его широких плечах зеленая гимнастерка, а в руке настоящая винтовка... - Антон фашистов бьет! - растерянным шепотом повторяет он. Гордость и восторг охватывают его, и теперь он сам бежит вперед, чтобы скорей поделиться этой новостью с Генькой... И в темноте сквозь грохот рвущихся снарядов, пригнувшись к земле, мать слышит его дрожащий голос: - Ничего, ничего, мама... Это Антон фашистов бьет... "Бомбоубежище" - новое слово для Андрейки. Но они с Генькой помогали взрослым носить кирпичи и выбрасывать землю из огромной ямы. В местечке, где живет Андрейка, нет настоящих бомбоубежищ, а то бомбоубежище, которое наскоро рыли старики, женщины и дети, похоже на большую пещеру, узкую и длинную, с земляными сиденьями по бокам. Андрейка с матерью медленно спускаются по земляной лесенке вниз и с трудом пробираются в узком проходе между сиденьями. В черной тьме Андрейка чувствует только много чьих-то ног, крепко сдвинутых коленей, слышит отрывистое дыхание и тяжелые вздохи женщин. В глубине плачет грудной ребенок, и чей-то голос все время повторяет громким шепотом: - Тише, граждане, тише! Спокойно, спокойно... Андрейка хочет окликнуть Геньку. Но удар за ударом сотрясают землю; ктото из ребят начинает громко плакать; какая-то женщина протискивается к выходу, ее не пускают. И снова страшный удар... - Не допусти господи... - шепчет чей-то старушечий голос. И в ответ на него из темноты кто-то насмешливо цедит сквозь зубы: - Уже допустил твой господь. Андрейка, затиснутый в угол, туго сжатый с обеих сторон людскими телами, чувствует рядом мать. Она стоит, наклонившись над ним всем телом, и, услышав низкое гуденье самолета, закрывает его собой. В полной тьме, как под черным большим платком, сбились в кучу перепуганные дети, старики и женщины. Непонятный тяжелый страх сковывает Андрейку, но он не может удержать в себе свою торжествующую новость: - Мама, скажи им: это Антон, это наши бьют фашистов! Никто не отрывался от своих дел. Напротив, все люди работали с упорством и ожесточением. Дела прибавилось у всех. Прибавилось и у Андрейки. Почти все свое время мать проводила на заводе. Андрейка старательно прибирал комнату, стоял в очереди за хлебом и варил супы. В супы он крошил все, что имелось в хозяйстве, - они выходили густые и клейкие, но когда мать забегала домой поесть, она покрывала стол чистой скатертью и, разлив по тарелкам Андрейкин суп, говорила: - Ишь ты! Вкуснота какая! Не суп, а кисель! Ложка стоит! И Андрейка, чтобы угодить ей, старался вовсю. Размешивал в кружке муку с водой, делал густую заправку и удивлялся, что когда мать сама варит суп, то у нее он получается светлый и жидкий. В бомбоубежище ходили теперь только старики и дети. Андрейка и Генька решительно отказались сидеть во время воздушной тревоги под землей. У ребят были свои важные дела, которые они выполняли с отчаянным усердием: они тушили зажигательные бомбы. Все мальчики в поселке были заняты этим делом. Они хватали бомбы тряпками, рукавицами и бросали их в воду или засыпали песком. Пожаров не было. Один раз Андрейке и Геньке удалось словить "живую" бомбу. Растопырив руки в старых брезентовых рукавицах, они схватили ее и с торжеством швырнули в кадку с водой. Андрейка, красный от натуги, со злыми блестящими глазами, сорвал рукавицу и, подняв кулак, показал немецкому самолету кукиш: - Вот тебе твои бомбы, видал?! Тяжелые годы пронеслись над Андрейкой. Не раз стоял он над своим супом, придумывая, что еще можно положить в кастрюлю для густоты. Не раз делили они с матерью последний кусок хлеба и, не раздеваясь, ложились в холодную постель. Не раз сжималось сердце мальчика, когда он смотрел на осунувшуюся и постаревшую мать. Антон писал редко, и чем старше становился Андрейка, тем больше понимал, какие страшные опасности окружают его брата. Андрейка вытянулся и похудел. Но только один раз плакал он горькими мальчишескими слезами. В тот день мать пришла рано. Старые бутсы на ее ногах отяжелели от приставшей к ним глины. Андрейка вытащил ее башмаки на двор и стал на крыльце обмывать их в светлой луже. Мать отказалась от еды и легла. Заунывный звук сирены заставил Андрейку поднять голову... И в тот же момент страшный удар потряс землю, у Андрейки зазвенело в ушах. Он покачнулся и упал... А потом, как и в первую ночь бомбежки, они с матерью, спотыкаясь, бежали к заводу. Туда бежали все с лопатами, кирками, не обращая внимания на продолжающуюся бомбежку. На бегу мать останавливалась и считала заводские трубы. Они были целы. А между тем все уже знали, что бомба упала на завод. - Правое крыло, видать... - задыхаясь, проговорила обогнавшая их соседка. - Антонов цех! - крикнул кто-то из ребят. Андрейка пулей влетел в заводские ворота. И там, где в широкие светлые окна был виден блестящий станок Антона, лежала груда кирпичей и обломки железа. Не то пыль, не то дымок с каким-то едким запахом шел от этих развалин. Андрейка громко, жалобно заплакал: - Не уберегли... Не оборонили... Казалось ему, что он сам тоже виноват в том, что не уберег завод, и что, вернувшись, Антон спросит его с укором: - А где же станок мой, Андрейка? И Андрейка бегал вокруг, громко плача и вытирая кулаком слезы. Черные от копоти Люди толпились около развалин, звенели лопаты, с темных рабочих лиц каплями бежал пот... А Андрейка, злой, как волчонок, сжимая кулаки, грозился в тяжелое, нависшее над его головой небо, покрытое вражескими самолетами. И как бы в ответ на его детские слезы один из фашистских самолетов вдруг вспыхнул ярким белым пламенем...